На дне лодки лежали спасательные жилеты. Дедушка сперва надел через голову жилет на меня, а потом свой. Он взял в руки весла, и мы оставили причал за кормой. Я сидела молча. Когда мы оставались вдвоем с дедулей, лучше всего было просто подождать, пока он не решит начать свой очередной урок. Порой ожидание могло затянуться, но всякий раз оно оправдывало мои надежды. По обеим сторонам протоки угрюмо возвышались деревья, их ветви были украшены свисающими плетьми мха. Большинство стволов, казалось, вырастало прямиком из воды, словно они не имели отношения к раскиданным тут и там крошечным клочкам твердой суши. И вот дедушка заговорил.
Даже тогда я бы не смогла в точности записать его рассказ — что уж говорить о дне сегодняшнем, по прошествии пятнадцати лет. Собственно, слова как таковые и не имели большого значения. Он знакомил меня со страной по имени Эверглейдс так, будто представлял дорогому родственнику. Возможно, что так оно и было. Мы продвигались все дальше и дальше в источающую ароматы зелени темноту, вокруг непрерывно кружились и гудели москиты, а дедушка говорил и говорил. Наконец он поднял весла, и лодка медленно остановилась на открытом пространстве — самом большом из тех, что встретились нам за все время путешествия.
— Здесь, Дебби, — тихо сказал дедушка. — Что ты видишь?
— Так красиво!
Он нагнулся и подобрал со дна лодки небольшой камень.
— Смотри, — произнес дедуля и бросил камешек в воду.
Звук всплеска отразился от окружающих нас деревьев, и тотчас же плавающие вокруг бревна начали открывать глаза, а участки суши двинулись по направлению к воде. Буквально через несколько секунд шесть огромных болотных аллигаторов — я прежде видывала таких только в зоопарке — показались на мгновение и снова скрылись в глубине болота, точно их никогда и не существовало.
— Всегда помни, девочка моя, что природа может быть жестокой, — произнес дедушка. — Бывает, то, что выглядит совсем безобидно, причиняет тебе наисильнейшую боль. Вернуться не хочешь?
— Нет, — заявила я, и это была чистая правда.
Последующие три часа мы просидели в лодочке, поедаемые заживо москитами, и наблюдали за тем, как медленно возвращаются аллигаторы. Никогда, ни до того, ни прежде, не ощущала я себя в такой гармонии с окружающим миром, как в тот летний день.
Я так рада, что дедушка с бабушкой умерли именно тогда, когда умерли.
Та часть кампуса, которую можно увидеть через окно, выглядит заброшенной и лишенной всяческого движения. Несколько тел, попадающих в поле зрения, за все время наблюдения ни разу не пошевелились. Но я не доверяю их неподвижности. Не доверяю аллигаторам, никому. Я еще не видела площадь такой чистой — ну, если, конечно, не считать десятка трупов. У ветра было достаточно времени, чтобы смести весь мусор. И еще — тишина. Даже птицы исчезли. Хотя их, похоже, и не поразила та же болезнь, что млекопитающих, однако в отсутствие студиозусов, разбрасывающих тут и там пищу, птицам здесь делать нечего. Мне лично не хватает птиц. Еще больше мне не хватает остальных студентов, хотя их и можно найти, если постараться. Это будет нетрудно. Все, что нужно сделать, — это выйти на улицу и подождать, когда они унюхают запах крови.
На столбе в дальнем конце площади с треском оживает громкоговоритель:
— Говорит профессор Мейсон. Мы потеряли контакт с библиотекой. Повторяю: мы потеряли контакт с библиотекой. Не пытайтесь искать там продовольствие до тех пор, пока мы не восстановим связь. Нам удалось войти контакт с «Дюран-холлом»…
Дальше следует длиннющий список всех групп, с которыми у нас есть связь — в кампусе ли или за его пределами, — и состояние дел на текущий момент. Убеждаю себя послушать профессора, а когда из этого ничего не выходит, пробую почувствовать что-то еще, кроме легкого раздражения из-за вероятной потери библиотеки. Все-таки там в автоматах продавались самые вкусные напитки.
Передача заканчивается, но через некоторое время громкоговоритель снова трещит, звучат сигналы точного времени, а затем нервный голос объявляет:
— Здесь Сьюзен Райт с факультета драмы, я буду в эфире университетского радио в ближайший час. Если у вас есть что сообщить нам, пожалуйста, звоните. И — вперед, «Медведи».
На этом жалкие потуги Сьюзен сделать вид, что ничего не происходит, закончились, и зазвучала композиция группы «Дес кэб фор кьюти». Звуки сбивают мертвецов с толку Конечно, когда они возьмут след, тебе уже ничто не поможет, но, если бы радио не работало, мы бы вообще не смогли носа на улицу высунуть. Сомневаюсь, что мы бы так долго протянули. Виды, не способные к бегству, обречены на вымирание.
Шаги за спиной. Я оборачиваюсь. На пороге стоит Андрей — большой, смелый Андрей, который руками разорвал цепь на дверях биологического факультета, когда мы искали убежище. Лицо у него белое как мел, руки едва заметно дрожат.
— Кажется, Еве хуже, — говорит он, и я иду следом за ним, прочь от окна, из залитой светом аудитории назад, в темноту пустынных коридоров.
Жизнь в таком большом учебном заведении, как наше, никогда не утихает насовсем, хотя бывают времена, когда оно находится в полусонном состоянии. Летний семестр всегда посещает значительно меньше студентов в сравнении с осенним или весенним, и народу в кампусе в два с лишним раза меньше обычного. Я всегда наслаждалась тишиной. Профессор, у которого я работала ассистенткой, был довольно милым старичком и не особенно меня загружал — оставалось достаточно времени, чтобы бродить по окрестным холмам и наблюдать за гремучими змеями в их естественной среде обитания. Для гремучек характерен сухой, горячий запах, ничуть не похожий на болотный душок, исходящий от шкуры аллигатора. Они такие вежливые, эти змеи, и всегда предупреждают перед тем, как напасть. Вообще гремучие змеи во многом напоминают людей, хотя вряд ли подавляющему большинству гомо сапиенс придется по нутру такое сравнение.